Когда они чудом добрались до офисного здания, переделанного в полевой стационар, где их встретил удивленные санитары, явно заскучавшие от отсутствия наплыва людей со стороны зараженного района, на столицу опустилась ночная темнота.
Альберт давно не испытывал чувство страха, минуя улицы знакомого за столько лет службы города, однако в этот раз он его посетил. И пугал его далеко не сам город, такой знакомый и отныне такой иной, или темнота, что опустилась на него и как никогда плохо рассеивалась магическими фонарями, коими были утыканы улицы. Нет, его пугало то, что смерть может прийти к нему из темноты этого города так быстро, что он этого даже не успеет осознать. А быть может он уже был ходячим мертвецом, уже подцепив заразу. И то было совсем не то же самое, что умереть на обычных улицах, от тихого клинка или пули неизвестного убийцы. Умереть во время патруля – это судьба многих городских стражников. С  этим Альберт давно смирился. Когда он выбирался из офиса и выходил на улицы, страх смерти был далек от него. Однако умереть здесь – не то же самое, что умереть там. Умрешь здесь, и вряд ли тело твое когда-нибудь найдут. Уж гули-то об этом позаботятся. Поэтому, когда он увидел огни кордона и силуэты патруля, облегчение снизошло на него, разом смахнув с его плеч тяжесть и напряжение. По крайней мере до того, как он не почувствует жар болезни в своем теле.
Вызвал ли вид стационара такое же облегчение и у его спутников? Альберт не мог сказать наверняка. Доктор осмелился существовать на здешних улицах, чего никогда не стал бы делать сам Хаинц, даже если бы вопрос стоял в помощи людям. Возможно потому, что понимал пределы своих возможностей и трезво смотрел на ситуацию. Поступок доктора казался ему как храбрым, так и глупым. Однако он уже давно убедился в том, что порой эти два качества являются двумя сторонами одной монеты. Что же касается Николаса – он был тем человеком, который мог удивлять…
Теперь, когда Альберт лежал на жесткой койке, чувствуя тупую боль в обработанном, зашитом и перевязанном боку, он невольно прокручивал в голове события этого вечера. А ведь с утра он и подумать не мог, что вечером будет ощущать иглу в своем теле, которая будет нитями стягивать части его бренной плоти. Как назло, нить, стоило о ней подумать, стала ощущаться лучше прежнего, стоило лишь слегка пошевелиться. Не самое приятное ощущение. Впрочем, не сказать, что незнакомое...
«Надеюсь, Густав больше не доставит проблем, – думал капитан уже о дне, когда ему предстоит вернуться в чумной район и проложить путь к больнице, где, по словам доктора, были живые и здоровые люди. – Не хватает мне еще выслушивать его причитания по второму разу…»
Понимая, что заснуть ему не удастся, капитан со сдавленным вздохом поднялся и сел на краю кровати, потерев пальцами переносицу. Бинты туго охватывали его ребра, скрывая от глаз порванную когтями гуля плоть. Одна мысль о периоде заживления вгоняла в уныние.
«Чтоб тебя, Николас, и твой глупый героизм», – мысленно проворчал капитан, вставая и направляясь к небольшому столику, на котором стоял графин с водой и два стакана.

О том, что младший лейтенант тоже не спал, Альберт понял еще до того, как тот подал голос и показался в поле зрения. Раскладушка с унылым матрацем была у него точно такая же скрипучая, как его собственная. Николас, похоже, двигался в его направлении, поэтому Альберт поспешил вскинуть руку в останавливающем жесте, еще до того, как отнял стакан с водой от губ. Младшего лейтенанта было видно скудно – только благодаря слабому свету фонаря с улицы.
– Стойте. Если кто-то из нас двоих все-таки заражен, мы узнаем это в ближайшие несколько часов. Будет обидно, если признаки заражения у второго появятся позже, – намекая на то, что общение в непосредственной близости может быть опасным, Альберт отошел на пару шагов назад. – Хотя, должен признать, у меня гораздо больше шансов встретить утро с чумными пятнами на лице, чем у вас. Поэтому держитесь подальше, – он сел на стул у стены, стоящий недалеко от его койки, махнув Николасу на противоположную сторону комнаты. – У вас есть и свой кувшин с водой.
Он вздохнул, снова отпил воды, поморщился от боли в боку, и, опустив руку со стаканом на колено, приложил ладонь к перебинтованной ране.
– Как забавно все вышло, а? Оказаться на месте тех, на кого смотрели по ту сторону решеток...
Он вздохнул, а затем, задумчиво глядя во тьму потолка, вдруг негромко заговорил:
– Да... в первые дни эвакуации тут был настоящий хаос. Вы можете похвастаться тем, что он миновал вас, однако капитаны стражи обычно не столь удачливы, как их люди, хоть и принято считать, что нас проблемы касаются меньше всего. Мы якобы сидим в своих кабинетах и только подписываем бумажки.
Он хрипло усмехнулся, как старик, вспоминающий о том, какие в молодости мог учудить проказы.
– В первые дни после эвакуации у кордона было больше народа, чем я ожидал увидеть. Когда Густав сказал, что не все успели покинуть свои дома – он не лгал. Не удивительно, что даже после окончания эвакуации были люди, оставшиеся по ту сторону баррикад. Тот хаос, то безумие, которое творилось на тех улицах сложно описать. Крики людей заглушали сирену, люди толкались, кидали друг друга под ноги и не смотрели, куда ступают. Когда человека гонит вперед страх смерти, особенно такой – даже дикий зверь покажется более цивилизованным…
Перед глазами появилось тело женщины, лежащей на земле с разбитой головой. Ее зимнее платье и накидка были испачканы грязью и мокрым снегом, а небольшой чемоданчик лежал рядом, с рассыпанным содержимым. Когда Альберт, спрыгнувший с повозки, едва сам не сбитый с ног бегущими по улице людьми, поднял ее с земли, ее глаза уже лишились жизни.
– Людей, не успевших до закрытия ворот, не пускали за них, даже если они опоздали всего на час. Пропустишь одного – должен будешь пропустить другого. Пропускать было запрещено. Все, что мы могли, это предложить им вернуться в свои дома и не показываться. «Патруль вскоре отправится за вами».
Альберт хмыкнул куда-то в темноту, туда же, куда смотрел равнодушным взглядом. Теперь и он хотел бы выпить чего-то покрепче воды.
– ...Стрелять начали, когда ворота начали сдавать. Кто не остался лежать на земле – сбежал. За несколько дней на всех постах были десятки убитых. Стража, обещавшая защищать людей, убивала их. Убивала одних, дабы защитить других. Убивала тех, кому просто не повезло оказаться по ту сторону баррикад. В нынешнее время это называется «малым злом». – Альберт сделал небольшую паузу, чтобы вновь отпить воды. – Через несколько дней людей у ворот было в разы меньше. Они приходили, но по отдельности. Шли по несколько человек, отдельными семьями. Держа детей на руках, глядя вперед глазами, которых не смыкали в течение нескольких дней. И их было уже не так много. Потому что шли те, кто не видели на теле следов болезни...
Альберт сделал вдох.
– Они попадали в стационар. Одна комната – одна семья. Если не хватало места, то этих людей перевозили в соседний. Там они ждали окончательного вердикта. Потом из комнаты выходили. Или все – или ни одного. Редко, но все-таки бывало так, что выходили лишь некоторые. Таких людей встречали целые команды санитаров и врачей! Почему их миновала болезнь? Хотел бы я знать…
– В любом случае, – вдруг произнес Альберт почти обычным тоном, будто только что очнулся от дремотного бормотания, – то, что мы здесь с вами вдвоем, младший лейтенант, говорит о том, что местные санитары не слишком верят в то, что кто-то один может быть болен, а другой нет. На их месте я бы тоже не слишком в это верил. Но я не на их месте. Поэтому держитесь подальше. Я никогда не доверял врачам, – добавил он с горькой усмешкой, а затем приложился к стакану с водой так, словно так была водка.
И вдруг поймал себя на мысли, что горло пересохло сильнее, чем он ожидал.

Альберт не был одним из тех людей, что любят поразглагольствовать на тему того, как все плохо или, наоборот, хорошо. Он не был склонен к жалости к самому себе, как и к лишнему углублению в себя самого с целью обнаружить что-то, чего он не нашел в течение всей своей жизни. Однако бывали дни службы, которые заставляли иной раз задуматься о том, как же он сам изменился за то время, пока ходил в рядах стражи. Он проделал долгий путь, много видел и слышал, немало и делал, и немало оставил позади, даже не тронув. Совершал как хорошие поступки, так и плохие. И не заметил, в какой момент эти два понятия смешались настолько, что стали единым целым. Удручало ли его это? Сложно сказать. Определенно, в этом было мало приятного, и все-таки, он понимал, что то, что он делает – необходимо. От этого не деться, и это нужно делать и дальше. Чтобы не стало еще хуже.
«Малое зло».
– …Что их там держит?
– Обычный человеческий страх, – протянул капитан, после чего тяжело вздохнул, прищурив глаз от стрельнувшей в бок боли. Проклятые гули!
На гневное замечание Николаса, обращенное к стенам, Альберт ничего не ответил. Потому что не разделял гнева младшего лейтенанта. Он уже давно привык к тому, что другие люди уверены в том, что видят его работу с верного ракурса, и понимают ее лучше, чем он сам. Они видели лишь то, что их волновало, не задумываясь о том, что может иметь не меньшее отношение к этому, но не попадать в поле зрения так, как главная проблема. Проще говоря, они не видели ничего. Злиться на таких людей за их отношение было глупо, и хоть Альберт порой сам этим грешил, если они особенно жарко отстаивали свое мнение, давя на больные точки, по большей части он лишь неустанно повторял себе, что они ничего не знают, и верными их суждения быть не могут. И все-таки…
– Вас задели слова Густава?
Ответил капитан лишь спустя небольшую паузу.
– …Нет. Если бы не он, мы бы так и не узнали об этих людях. Вот что меня по-настоящему волнует.
…И все-таки Густав, с его несовершенным видением, смог стать тем, кто, возможно, спасет этих людей. Именно он, человек, далекий от понимания того, как работает городская стража. Его собственное видение, а не его, капитана, который служил в страже не один год. И хоть Альберт понимал, что со своей позиции сделал все, что должен был, как капитан, понимание того, что этого в некоторых ситуациях просто недостаточно, удручало. И пугало.
– И вы, Николас, – вдруг добавил Альберт негромко. – Сегодня по своей глупости вы едва не погибли. Если считаете, что помогли – выбросьте это из головы, потому что это не так. Бездумно броситься на врага – это не геройство, это глупость. Вы ослушались меня, ослушались приказа своего командира. Ослушались и сделали то, чего не следовало делать. Вы не думаете, – твердо сказал Альберт, глядя куда-то вперед нахмурив брови. – А действуете, но видите при этом не дальше своего носа. Если хотите носить мундир Красного Орла – самое время начинать думать о последствиях.
Сказав это, капитан незаметно потер подушечками пальцев бинты на своем боку, так и не отняв от него руку.

Николас промолчал. Альберт мог бы сказать, что тот согласился, если бы не знал его чуточку лучше, и не мог судить о его поступках ранее. Он любил своевольничать. Сегодняшний день это отлично показал. И то, что он не согласился с ним, не дал понять, что сам сожалеет о том, что сделал, говорило лишь о том, что он до сих пор считает, что поступил верно. Пусть так. В конце концов, люди учатся на собственных ошибках. Когда Николас сделает что-то такое, с последствиями чего ему придется разбираться самостоятельно, тогда он поймет. Обязательно поймет. Возможно, и стоит как-нибудь предоставить ему такой шанс…
Воспользовавшись тем, что младший лейтенант ничего не ответил, Альберт негромко начал:
– Если до сих пор считаете, что поступили верно, подумайте вот о чем: вы вышли с одним револьвером против гуля, несмотря на то, что к вам спешили еще несколько. Пошли тогда, когда в этом не было необходимости, так как убийство одного гуля ничего бы не дало. В общем-то, так и было, – быстро добавил Альберт, и продолжил: – Тут два исхода: смерть или тяжелое ранение. Если бы вы были ранены, то доставили бы еще больше хлопот, так как оба ваших товарища были бы менее мобильны из-за помощи вам. К тому же не факт, что и они бы не были ранены в такой ситуации, а может быть даже убиты при попытке помочь вам.
Здесь Альберт сделал небольшую паузу, а затем продолжил:
– ...Однако наиболее вероятным исходом стала бы ваша смерть. Бессмысленная смерть. Она бы ничего не дала. Допустим, вы бы убили одного гуля. Остальные бы остались, и точно так же осаждали бы черный выход. Вместе с этим проход через эти же двери был бы закрыт, потому как наши зубастые друзья лакомились бы вашим телом на его пороге. Запах крови мог сделать гулей более агрессивными, и это доставило бы вашим товарищам еще больше проблем. Ко всему прочему, умерев, вы бы бросили одного гражданского, и оставили бы без помощи своего товарища – на улицах зараженного района, уменьшив тем самым их шансы на то, чтобы выбраться оттуда. Ко всему прочему, ваш поступок в обоих случаях лишил бы вашего боевого товарища оружия и боезапаса, потому что вы растратили их впустую.
О том, что это тоже имело место быть Альберт тоже решил не упоминать вслух, решив, что это и так очевидно. Как и о том, что оглушение Густава, которого можно было избежать, замедлило их, не позволило скрыться быстрее и задержало в том злосчастном переулке, Альберт говорить уже не стал. Счел, что для одного вечера хватит. Что Николас будет делать с полученной им информацией – покажет время.
«То, что мы сумели добраться до кордона – всего лишь удача, Николас. Удача, на которую стражник не должен рассчитывать».
– Вы стражник, младший лейтенант, – добавил под конец Альберт. – Ваша задача не погибнуть. А остаться в живых. Мертвый стражник не способен защищать.
Хрипло выдавив последние слова, капитан поднялся со стула и лег обратно на кровать. Та жалобно заскрипела пружинами под его весом, но затем затихла.